Джон улыбнулся.

Стена поднималась над ними, поблескивая в свете почти полной луны. В небе горели ясные звезды.

— И они собираются послать меня туда? — спросил Сэм. Тут он увидел огромную деревянную лестницу, и лицо его скривилось, как от кислого молока, — Я умру, если мне придется проделать этот путь.

— Там есть ворот, — сказал Джон. — Тебя могут поднять в клети.

Сэм Тарли хмыкнул носом.

— Я не люблю высоты.

Это было уж слишком. Джон нахмурился, не веря себе.

— Неужели ты боишься всего на свете? — спросил он, — Не понимаю. Если ты действительно такой трус, что тебе делать здесь? Зачем тебе вступать в Ночной Дозор?

Сэм Тарли поглядел на него, и круглое лицо его побледнело. Он опустился на покрытую снегом землю и зарыдал, сотрясаясь всем телом. Джону снова оставалось только стоять и ждать. Подобно снегопаду над курганами, слезы не хотели прекращаться.

Что нужно было делать, понял Призрак; безмолвный как тень, белый лютоволк подошел к мальчику и принялся слизывать теплые слезы с лица Сэмвела Тарли. Мальчишка вскрикнул, вздрогнул… и буквально за одно сердцебиение его рыдания превратились в смех.

Джон тоже расхохотался. А потом они сидели на мерзлой земле, укрывшись плащами; Призрак сидел между ними, а Джон рассказывал, как они с Роббом нашли щенков. Все это казалось происшедшим тысячу лет назад. Давно ему не случалось вспоминать о Винтерфелле.

— Иногда он мне снится, — признался Джон. — Я прохожу по длинным и пустым залам. Голос мой отдается вокруг, но никто не отвечает мне, и я иду все быстрее — открываю двери и выкрикиваю имена. Я не знаю даже, кого ищу. Чаще всего отца, но иногда Робба, или младшую сестру Арью, или своего дядю.

Воспоминание о Бенджене Старке вдруг опечалило его: дядя все не вернулся. Старый Медведь выслал разведчиков на поиски. Сир Джареми Риккер увел два отряда, а Куорен Полурукий вышел навстречу из Сумеречной башни, но они ничего не нашли, если не считать меток на деревьях, которыми дядя обычно помечал путь. На каменистых высотах северо-запада метки внезапно пропали, а с ними и следы Бена Старка.

— А ты кого-нибудь находишь в замке в этом своем сне? — спросил Сэм.

Джон покачал головой:

— Никого. Замок пуст. — Он никому не рассказывал об этом сне и не понимал, зачем теперь говорит о нем Сэму, но почему-то откровенность казалась уместной. — Даже вороны оставили свои гнезда, а в башне полно костей. Это всегда пугает меня. Тогда я бегу, распахиваю двери настежь, через три ступеньки взлетаю на башню, кричу, ищу хоть кого-нибудь, а потом оказываюсь перед дверью в крипту. Внутри темно, я вижу лишь спускающиеся вниз ступеньки. Иногда я знаю, что мне надо спуститься туда, но я не хочу этого делать. Я боюсь того, что может ожидать меня. Там, внизу, лежат старые Короли Зимы, они сидят на своих тронах, у ног их застыли каменные волки, а на коленях лежат железные мечи. Но не их я боюсь, я кричу им, что я не Старк и это не мое место, но ничего не помогает. Мне надо идти, и я спускаюсь, держась рукой за стену, и нет факела, чтобы осветить мне путь. Становится все темнее и темнее, наконец я начинаю кричать… — Он умолк и нахмурился в смущении. — И вот тут я всегда пробуждаюсь в холодном поту. Ты ведь знаешь, какой холод в этой темной келье! Призрак прыгает ко мне на постель, утешая теплом своего тела. И я вновь засыпаю, уткнувшись лицом в косматую шкуру лютоволка… А тебе снится Рогов Холм? — спросил Джон после недолгого молчания.

— Нет. — Губы Сэма сжались и напряглись. — Я ненавидел замок. — Он почесал за ухом и задумался.

Сэмвел Тарли заговорил не скоро. Джон Сноу внимательно слушал его и узнал, как случилось, что мальчик этот, признавшийся в собственной трусости, оказался на Стене.

Тарли принадлежали к древнему и честному роду знаменосцев Мейса Тирелла, лорда Вышесада, Хранителя Юга. Тарли Сэмвел, старший сын лорда Рендилла, был рожден наследником этих земель, сильной крепости и знаменитого двуручного великого меча, Губителя сердец, выкованного из валирийской стали и передававшегося от отца к сыну почти пять сотен лет.

Вся гордость, которую ощутил лорд-отец при рождении Сэмвела, улетучилась, когда оказалось, что мальчик растет неловким и тихим, полным. Сэм любил слушать музыку и сочинять песни, любил носить мягкий бархат, играть в кухне замка возле поваров, вдыхая аромат лимонного пирога или черничного торта. Он отдавал свое сердце книгам, котятам и даже танцам — при всей своей неловкости. Но от вида крови Сэма мутило, он плакал даже над убитым цыпленком. Дюжина оружейных дел мастеров посетила Рогов Холм и оставила его после безуспешных попыток превратить Сэмвела в рыцаря, каким хотел видеть его отец. Мальчишку ругали, шлепали, били, морили голодом. Один из учителей, чтобы укрепить в Сэме боевой дух, заставлял его спать в кольчуге.

Другой одел его в платье матери и в таком виде провел через двор замка, чтобы позором направить к доблести. Но Сэм только толстел и становился еще более запуганным. Наконец разочарование лорда Рендилла обратилось в гнев и презрение.

— Однажды, — признался Сэм голосом, стихшим до шепота, — в замок пришли двое колдунов из Кварта, белокожие и синегубые. Они убили зубра и заставили меня выкупаться в горячей крови, но и после этого я не стал отважным, как они обещали. Мне стало дурно, а потом меня вырвало. Отец приказал их выгнать.

Наконец после трех дочерей леди Тарли родила своему лорду-мужу второго сына. Начиная с этого дня лорд Рендилл просто забыл про старшего сына, уделяя все свое внимание младшему, грубому и неприхотливому, больше отвечающему его нраву. Тут Сэмвел получил несколько лет сладкой жизни, которые он посвятил музыке и книгам.

И вот настал день его пятнадцатых именин. Проснувшись, Сэм обнаружил, что лошадь его оседлана. Трое латников отца отвезли его в лес возле Рогова Холма к месту, где отец свежевал оленя.

— Теперь ты почти взрослый человек и мой наследник, — сказал лорд Рендилл Тарли своему старшему сыну, пластая тушу длинным ножом. — Ты не предоставил мне повода отказаться от тебя, но я не позволю тебе унаследовать землю и титул, которые должны отойти к Дикону. Губитель сердец должен принадлежать человеку достаточно сильному, чтобы поднять его, а ты недостоин даже прикоснуться к рукояти этого меча. Поэтому я решил, что сегодня ты объявишь о своем желании облачиться в черную одежду. Ты откажешься от всего в пользу своего брата и отправишься на север прежде, чем завечереет. Если ты не сделаешь этого, утром мы отправимся на охоту, и где-нибудь в этих лесах твоя лошадь споткнется, а ты вылетишь из седла и умрешь… так я скажу твоей матери. У нее женское сердце; в нем хватает доброты и для тебя, я не хочу причинять ей боль. Пожалуйста, не думай, что тебе удастся не покориться мне. Ничто не доставит мне большего удовольствия, чем заколоть такую свинью, каковой ты являешься. — Руки отца уже обагрились до локтя, и он отложил нож в сторону. — Итак, выбирай. Ночной Дозор… — Он запустил руку внутрь туши, вырвал сердце и сжал его в кулаке, выдавливая кровь. — Или это.

Сэм рассказал свою повесть спокойным и мертвым голосом, словно бы все это случилось не с ним, а с кем-то другим. Странно, отметил Джон, он даже ни разу не пустил слезу. Потом, когда Сэм договорил, они сидели рядом и какое-то время слушали ветер. И не было другого звука во всем мире.

Наконец Джон рассудил:

— Надо возвратиться в общий зал.

— Зачем? — спросил Сэм.

Джон, пожал плечами:

— Там сейчас разливают горячий сидр или вино с пряностями, если ты предпочитаешь его. Иногда вечерами Дарион поет нам, если у него есть настроение. Раньше он был певцом… ну, не совсем, конечно, учеником певца.

— А как он попал сюда? — спросил Сэм.

— Лорд Рован из Золотой Рощи обнаружил его в постели собственной дочери. Девушка была на два года старше, и Дарион клянется, что она сама открыла ему окно, но перед отцом она назвала его поступок насилием… Так он и попал сюда. Когда мейстер Эйемон услышал его пение, он сказал, что голос Дариона напоминает ему гром, облитый медом, — улыбнулся Джон. — Жаба иногда тоже поет, если кваканье можно назвать таким словом. Застольным песням мейстер Эйемон научился в винном погребке своего отца. Пип утверждает, что голос его можно уподобить моче, пролитой на говенную кучу. — Они вместе захохотали.