Однако поглядев на противоположную сторону долины, она увидела всадников Большого Джона, появившихся между деревьями. Ряды их показались ей бесконечными, и когда они оставили лес, на короткую долю мгновения лунный свет вспыхнул на остриях их пик, словно тысяча духов спускалась вниз, окутанная серебряным пламенем.

Но Кейтилин моргнула, и они вновь превратились в людей, мчавшихся, чтобы убить или умереть.

После она не смогла бы утверждать, что видела эту битву. Но слышно было прекрасно, а по долине ходили звуки: треск ломающихся копий, звон мечей, крики «За Ланнистеров»; «За Винтерфелл», «Талли! За Риверран и Талли». Поняв, что смотреть здесь не на что, Кейтилин закрыла глаза отдалась слуху. Битва окружала ее. Она слышала топот; копыт, железные сапоги расплескивали мелкую воду, глухо — словно под топором дровосека — стонали дубовые щиты, сталь скрежетала о сталь, свистели стрелы, грохотали барабаны, в ужасе тысячью глоток ржали кони. Мужчины ругались и просили пощады, получали ее — или нет, — жили или умирали. Края долины странным образом играли со звуком: однажды она услыхала голос Робба столь же ясно, как если бы он стоял возле нее. Сын звал:

— Ко мне! Ко мне!

Потом закричал лютоволк, лязгнули, раздирая плоть, длинные зубы, в крике ужаса слились голоса человека и коня, или здесь не один волк? Трудно было понять.

Понемногу звуки начали стихать и удаляться. Наконец слышно стало лишь волка. Когда на востоке забрезжил кровавый рассвет, Серый Ветер снова завыл.

Робб подъехал к ней на другом коне, пегом мерине, заменившем серого жеребца, на котором сын спустился в долину. Волчья голова на его щите была изрублена, в древесине остались глубокие борозды, однако сам Робб казался целым и невредимым. И все же, когда сын подъехал ближе, Кейтилин заметила, что его кольчужная перчатка и рукав почернели от крови.

— Ты ранен? — спросила она.

Робб поднял руку, развел и сомкнул пальцы. — Нет, — ответил он. — Это… наверное, кровь Торрхена или… — Он качнул головой. — Не знаю. — За ним следовала толпа — грязная, помятая, но довольная. Теон и Большой Джон шли впереди, держа между собой обмякшего сира Джейме Ланнистера. Они бросили его перед конем Кейтилин.

— Цареубийца, — объявил Хал, констатируя очевидное.

Стоя на коленях, Ланнистер поднял голову и сказал:

— Леди Старк. — Кровь бежала по его щеке из глубокого разреза, бледный свет зари уже золотил его волосы. — Мне следовало бы отдать вам свой меч, но я, увы, потерял его.

— Мне не нужен ваш меч, сир, — заявила она. — Верните мне моего отца и брата Эдмара, отдайте моих дочерей, верните моего лорда-мужа.

— Боюсь, я утратил и их.

— Жаль, — прохладным голосом сказала Кейтилин.

— Убей его, Робб, — посоветовал Теон Грейджой. — Снеси ему голову.

— Нет, — ответил сын, стаскивая окровавленную перчатку. — От живого нам будет больше пользы, чем от покойника. Да и мой лорд-отец никогда не любил убивать пленников после боя.

— Мудрый человек и достопочтенный, — отозвался Джейме Ланнистер.

— Уберите его и забейте в железо, — сказала Кейтилин.

— Исполните волю моей матери, — приказал Робб. — Удостоверьтесь, чтобы охрана была надежной. Лорд Карстарк захочет поднять его голову на пику.

— Безусловно, — согласился Грейджой, махнув. Ланнистера повели прочь, чтобы перевязать и заковать.

— Почему это лорд Карстарк захочет его смерти? — спросила Кейтилин.

Робб поглядел в лес с тем же самым задумчивым выражением, которое иногда появлялось на лице Неда.

— Он… он убил их…

— Сыновей лорда Карстарка, — объяснил сир Гловер.

— Обоих, — добавил Робб. — Торрхена и Эддарда, а еще Дарина Хорнвуда.

— Никто не может усомниться в отваге Ланнистера, — заявил Гловер. — Увидев, что все потеряно, он собрал свою свиту и стал пробиваться вверх по долине, надеясь достичь лорда Робба и зарубить его. И почти преуспел в своем намерении.

— Меч его остался в шее Эддарда Карстарка после того, как Джейме отрубил руку Торрхену и расколол череп Дарину Хорнвуду, — сказал Робб. — Он все время выкрикивал мое имя. Если бы они не попытались остановить его…

— …тогда сегодня плакала бы я, а не лорд Карстарк, — сказала Кейтилин. — Твои люди выполнили свой долг, Робб, они погибли, защищая своего сюзерена. Скорби о них. Чти их отвагу, но после. Сейчас для горя у нас нет времени. Возможно, ты сумел раздавить голову змея, но три четверти длины его тела еще охватывают замок моего отца. Мы выиграли битву, а не войну.

— Но какую битву! — сказал Теон Грейджой с пылом. — Миледи, страна не знала такой победы со времен Огненного поля. Клянусь, Ланнистеры потеряли десятерых на каждого нашего. Мы взяли в плен почти сотню рыцарей и дюжину лордов-знаменосцев. Лорда Уэстерлинга, лорда Бейнфорта, сира Гарта Гринфилда, лорда Эстрена, сира Титоса Бракса, Маллора Дорнийца… и еще троих Ланнистеров, кроме Джейме, племянников самого лорда Тайвина, двух сыновей его сестры и наследника его покойного брата.

— А как насчет лорда Тайвина? — перебила его Кейтилин. — Быть может, вы случайно прихватили и Тайвина, Теон?

— Нет. — Грейджой сразу притих.

— Пока вы не сделаете этого, война далеко не окончена.

Робб поднял голову и откинул волосы с глаз.

— Мать права. Нам еще нужно освободить Риверран.

ДЕЙЕНЕРИС

Мухи облаком окружили кхала Дрого, их тонкий, едва слышный писк наполнял Дени ужасом. Высокое солнце поднялось и безжалостно палило. Жар трепещущими волнами поднимался над каменистыми выступами невысоких холмов. Тонкая струйка пота неторопливо ползла между набухшими грудями Дени. Она слышала лишь ровную поступь копыт, ритмичное звяканье колокольчиков в волосах Дрого и далекие голоса за спиной. Дени следила за мухами.

Они были здесь величиной с пчел, жирные, пурпурные, блестящие. Дотракийцы звали их кровавыми мухами. Насекомые эти жили в болотах и стоячих прудах, пили кровь и человека, и лошади, а яйца свои откладывали в умирающих. Дрого ненавидел их. Если какая-нибудь подлетала поближе, рука его выстреливала и с быстротой змеи смыкалась вокруг насекомого. Дени ни разу не видела, чтобы он промахнулся. Потом Дрого держал муху внутри своего огромного кулака и слушал ее отчаянное жужжание. Наконец пальцы сжимались, а когда он раскрывал кулак снова, от мухи оставалось лишь красное пятно на ладони.

Теперь одна из них ползла по крупу его жеребца, лошадь сердитым движением хвоста отогнала ее. Другие подлетали к Дрого все ближе и ближе. Кхал не реагировал. Глаза его были обращены к далеким бурым горам, поводья свободно лежали в руке. Под расписным жилетом пластырь из фиговых листьев и запекшейся синей глины укрывал рану на груди. Его сделала знахарка. Повязка Мирри Маз Дуур чесалась и жгла, и Дрого сорвал ее шесть дней назад, обругав лхазарянку мейегой. Глиняный пластырь не так раздражал; знахарка сделала ему макового вина. Все эти три дня Дрого налегал на дурманящие напитки, если не на маковое вино, то на перебродившее кобылье молоко или перечное пиво. Тем не менее он едва прикасался к еде, а по ночам стонал и метался.

Дени видела, как исхудало его лицо. Рейего не знал покоя в ее животе, он брыкался, как жеребец, но даже это не успокаивало Дрого. Каждое утро, пока он приходил в себя после тревожного сна, глаза ее обнаруживали на лице мужа новые следы боли. А теперь это молчание. Она боялась его. С тех пор как они сели в седло на рассвете, Дрого не сказал ни слова. На ее реплики он отвечал каким-то ворчанием, а после полудня не стало слышно даже такого ответа.

Одна из кровавых мух опустилась на голую кожу на плече кхала. Другая, кружа, прикоснулась к его шее и поползла ко рту. Кхал Дрого раскачивался в седле, колокольчики звенели, жеребец ровно шел вперед.

Дени ударила пятками свою Серебрянку, подъехала ближе.

— Мой господин, — сказала она. — Дрого, мое солнце и звезды!

Он как будто не слышал. Новая муха заползла под его вислый ус и перебралась на щеку — в складку возле носа.